|
|
|
"Интерактивные
песни западных славян".
Пьеса Милорада Павича во МХАТе
им. А. П. Чехова
|
|
|
|
Милорад Павич,
культовый писатель текущего
культурно-исторического момента, один
из своих романов написал в форме кроссворда. Его
пьеса «Вечность и еще один день», которую поставил
во МХАТе им. А. П. Чехова режиссер В. Петров,
знаменитый своими спектаклями в Омском драмтеатре, —
тоже кроссворд, причем не из популярных,
из продвинутых. Интрига лежит за пределами
собственно драматургии. В нее втянуты зрители,
которым предложено еще до начала спектакля опустить
в урны некие бумажки для голосования. Голосуются
версии спектакля, который спустя минуты предстоит
увидеть. Версии две: мужская и женская. По первой,
как выясняется только в процессе зрелища, нас ждет
финал трагический. По второй — все закончится
хорошо. Мне посчастливилось увидеть happy-end.
Впрочем, весьма условный, как, вероятно, и unhappy-end.
Ибо (возможно, как все возможно в этом нескладнейшем
из миров) в основе сюжета лежит история любви. И,
следовательно, тут либо «нет повести печальнее
на свете», либо «они жили долго-долго
и умерли в один день». Грешно было бы смеяться над
сокровенным. Если бы не его величество
постмодернизм, смеясь расстающийся с прошлым всего
человечества. |
|
Сам классик
Милорад Павич в эти дни был в Москве, присутствовал
на премьере, выходил кланяться публике. Весьма
симпатичный, загорелый и седой постмодернист. Мудрый
хулиган со стажем. Сочинитель новых песен западных
славян, в которых леденящие кровь сюжеты
с мертвецами и гомункулосами призваны, кажется, быть
всего лишь экзотическими блюдами дорогого ресторана.
Страшновато вкушать такое блюдо, однако хочется.
И возможно, вполне возможно, ничего плохого потом
не будет, напротив, останется острое послевкусие.
|
|
Однако что
все-таки происходит в пьесе, хоть
и в интерактивной, но все же предназначенной для
театра истории? О, вот это задачка! Объяснить
фабулу — все равно, что доказать теорему Ферма.
Амбиции театральных критиков хоть и раздуты
непомерно, но тайного желания Нобелевской премии
в них пока не наблюдается. Условно, с натяжкой,
в целях адаптации можно предложить такой событийный
расклад. |
|
В 1688 году
сербская девушка Калина (Д. Мороз) полюбила юношу
Петкутина (Е. Бероев). Юноша, однако,
не рожден матерью, а создан из глины колдуном
Авраамом Бранковичем (С. Колесников). Космическими
темпами постигает этот Петкутин законы человеческой
жизни. Забавно, что «отец» Бранкович для ускорения
процесса познания предлагает «сыну» прочесть две
книги: Пифагора и Библию. И когда удастся
обнаружить, где Пифагор повторяет Библию, истина
будет найдена. Зануд с историко-теологическими
знаниями просьба не беспокоиться насчет предложенной
хронологии. Кто кого мог повторить
в действительности, вовсе не важно, как неважно
и то, что средневековому сюжету в спектакле
предшествует античный, с классическими учителем
и его учениками. Как неважно, что силлогизмы учителя
(В. Гвоздицкий) по поводу возможных взаимоотношений
человека с молью, никак не связаны с сербским
сюжетом о любви. Любовь же, в свою очередь,
подвергается страшному испытанию на развалинах
античного театра. Почему? Это тоже неважно. Там
оживают тени умерших и раздирают в клочки девушку
Калину. Впрочем, не совсем буквально раздирают.
А может быть, и вообще не раздирают. Тайна щекочет
нервы, но в происходящее верится с трудом. Однако
в следующей сцене, время действия которой — начало
ХХ века, вновь вызванный к жизни Петкутин пытается
вернуть возлюбленную. |
|
Для этого
он покупает в лавке старого еврея (В. Гвоздицкий)
метафизическое яйцо, способное добавить к жизни один
день, который может изменить прошлое. Женская версия
возвращает нам живую и невредимую Калину, облаченную
в джинсы эпохи Битлз. Явление и происходит под
сладкое “Oh, darling”, которым наверняка
заслушивался и сам М. Павич, тогда еще молодой
и не сочиняющий постмодернистских текстов.
Интересно, что взгляд Павича на женскую психологию,
в отличие от его же взгляда на историко-культурно-этическое
наследие человечества, грешит крепчайшим
традиционализмом. Ему хочется думать, что
современная женщина все так же сердобольна и жаждет
счастливых финалов. На самом же деле «интерактив»
пьесы — такая же фикция, как мертвецы в античных
развалинах. Ну кто докажет, что за хорошую развязку
в этот вечер проголосовали именно дамы? Или вот
вопрос: что труднее воплотить на современной сцене —
справочник лекарственных растений или ленту Мёбиуса?
Пьеса, смешивающая времена, подана в программке как
ресторанное меню из трех блюд с аперитивом.
Вследствие чего об ужине позволено судить
с безапелляционностью ресторанного критика. |
|
«Жизнь
человеческого духа» в этом мхатовском сочинении
исключена из меню, подобно суточным щам
с расстегаями. Вместо нее предложены искренность
и темперамент Д. Мороз и Е. Бероева. Отдельный
ингредиент — игра В. Гвоздицкого, кто единственный
умело держит интонацию — некую пряную смесь
метафизики с иронией. Однако все вышеназванное
вместе с сербскими народными песнями и пластическими
сценами — большой гарнир к основному блюду.
А блюдо — декорации В. Левенталя. Совершенно не мхатовские,
скорее — бродвейские. Со светлыми окошками игры
в черном монолите задника. С прозрачными занавесями,
отсекающими тайное от явного. С подернутыми дымкой
развалинами античного театра. С волшебной игрой
света, тени, полусвета и полумрака (художник
по свету Д. Исмагилов). «Вечность и еще один день» —
звучит весьма серьезно. Но на самом деле — это
исключительно красиво. |
|
|
|
