Во
МХАТе — снова премьера. В смысле частоты премьер —
за «Кабалой святош» — «Антигона», за ней —
«Священный огонь» с «Ретро», ну, всего
не перечислишь — МХАТ явный рекордсмен этого сезона.
На сей раз выбрана, мягко говоря, замысловатая пьеса
Павича «Вечность и еще один день», за которую до сих
пор не взялся ни один театр. Но во МХАТе решились.
Если к монументальности «Кабалы святош» прибавить
наивно-трогательные интонации «Ретро»,
чуть углубить философией «Антигоны» и подать под
высокопарно-вычурным соусом «Священного
огня», то получится последняя премьера МХАТа.
Афиша спектакля «Вечность и еще один день»
чем-то напоминает рекламные плакаты
«Титаника»: симпатичные девушка и юноша, прижавшись
друг к другу, смотрят куда-то вдаль.
Похоже, что в вечность. Коммерческий расчет
руководства МХАТ, возможно, верен: красивые молодые
люди — усердно раскручиваемый МХАТом Егор Бероев
и неуклонно восходящая звезда, студентка третьего
курса Школы-студии Дарья Мороз
разыгрывают замысловатую историю любви — что может
быть привлекательней? Да и автор модный.
Молодые актеры действительно красивы, и, надо
признаться, это едва ли не единственное не обманутое
ожидание от спектакля.
А
ждать можно было многого: мировая премьера пьесы
Милорада Павича (автор лично посетил спектакль
и даже в финале вышел на сцену, сообщив, что иногда
плакал), современная пьеса, которая могла
«подсказать» современную эстетику постановки…
Понятно, что объять смыслы пьесы Павича и создать
адекватную ей эстетику — сложнейшая театральная
головоломка, но раз уж назвался груздем… Но режиссер
Владимир Петров (его спектакль «Женщина в песках»,
поставленный в Омском драматическом театре, получил
в 1997 году три «Золотые маски») решил влить новое
вино в старые меха. В смысле, не стал
оригинальничать и поставил одну из самых сложных
пьес современного репертуара в старых добрых
традициях. В итоге вино забродило.
Перед началом спектакля проходят выборы: зритель
избирает версию спектакля, которую хочет посмотреть.
Выбирает между «мужской» — суровой и «женской» —
помягче, со счастливым концом. Две урны с надписями
«мужская версия» и «версия женская» заполняются,
потом идет подсчет голосов. В тот вечер зал выбрал
мужскую версию, и пути к хэппи-энду
оказались отрезаны.
Запутаться во внутренних пересечениях, перекличках
и совпадениях сюжета пьесы Павича проще простого,
и зритель оставлен тут на произвол судьбы. Режиссер
и актеры взяли на себя сентиментальность,
таинственность и красоту, а разбираться
в философской сущности пьесы поручили зрителю.
Боюсь, этот труд на себя возьмут немногие,
а большинство будет наблюдать за меняющейся
картинкой и пытаться сопереживать влюбленным героям
(это будет случаться нечасто).
А
дети могут порадоваться, например, бою двух рыцарей,
ужаснуться агрессивным покойникам и полюбоваться
декорациями, нередко напоминающим диснейлендовские
картонные замки (сценограф Валерий Левенталь).
Любители всего изящного не раз будут вынуждены
воскликнуть: «Какая красота!» Например, когда
полуобнаженная Дарья Мороз сидит на каменных
ступеньках и, обняв струнный инструмент,
говорит-поет о желании любви. «Красота!» —
и когда через сцену порхает прозрачный занавес,
прикрывая то колдунью, пьющую «мужское молоко»,
то влюбленную пару. В общем, из пьесы, которую сам
автор назвал «сценической каракатицей», театр сделал
сказку. Граф, лепящий из глины сына; ведьма,
питающаяся «мужским молоком»; покойники, пожирающие
живых, — все это подано с незатейливым прямодушием.
Тут не до символов, с сюжетом бы разобраться.
Эту режиссерскую и сценографическую «сказочность»
должны искупать актеры. И они порой нагружают текст
неимоверными дозами подтекста, говорят и смотрят,
словно боятся расплескать какую-то неведомую
тайну. Из этого соединения действительно рождается
какая-то каракатица, но явно не та,
которую выращивал Павич.
