 |
@
Эльвира
Подгорнева |
|
|
"О желтых цветах и
сбывшихся надеждах". |
|
Классику мы любим
вечно. Можем влюбиться во что-то другое, еще и еще,
но влюбиться глазами, ушами, разумом, всем этим
сразу, наконец. Классику будем любить сердцем, пока
здоровы. И как в ранней юности не влюбиться в милого
мечтателя Александра Адуева, этакого ходячего
субстрата влюбленности во все: поэзию, науку,
родственников и соседских барышень. Такую
безоговорочную влюбленность в жизнь мы ищем только у
классиков. |
|
Я шла смотреть на
мою первую любовь, дражайшего Александра Федоровича.
Полюбив его в ранней юности, когда еще была
“здорова”, естественно, не догадывалась, что он
будет скакать длинноногим щенком по сцене, норовя то
и дело в порыве восторга облизать строгого дядюшку.
Но я знала, что у него блестят глаза, и срывается
голос, ему не усидеть на месте и смертельно трудно
прощаться с обманутыми надеждами. Я всегда знала,
что его нельзя не полюбить, а Наденька просто слепа
и глупа, к тому же. Знала все: и про сад, и про
букашку и про непременно желтый цветок. Не
обязательно быть дядюшкой… Я шла за вещественными
доказательствами невещественных отношений, в нашем
веке пока не увидишь, не поверишь. |
|
Поэтому, кроме
моей обыкновенной истории, я не видела ничего.
Классика когда-то уже открыла то, что нам каждый раз
предстоит открывать заново. Что мир не торопится
навстречу тебе с открытыми объятьями. Что в юности
пишешь только для себя и про себя, даже если тебе
кажется, что про луну в небе. Что желтые цветы
стремительно исчезают, и друзей будет становиться
все меньше, а когда-нибудь обязательно вступит в
поясницу. |
|
Я не могла увидеть
“не того” спектакля, потому что ждала именно его. В
Олеге Табакове не увидела официального Титана
Театра, если только в аплодисментах зала после
каждой сцены. Богатства профессионального опыта
плавно трансформировались в жизненный опыт заводчика
Адуева. Был момент опасения увидеть в нем что-то
“прилипшее” от любимых народов персонажей. Но
Матроскина не было, несмотря на какое-то потаенное
сходство гончаровского персонажа с котом-моралистом.
Раньше я как-то сталкивалась с этим: смешными “по
определению” и нарочито-невнятными фразами
Александра Ширвиндта со сцены Театра Сатиры или
изредка мерещившейся юбкой тетушки Чарли поверх
клоунских штанов Папаши Убю в исполнении Александра
Калягина. Мельком, этаким сквозняком… не создавая
помех. Петр Иванович Адуев властвовал, не разделяя.
Аллюзии молчали. И еще один, особый дар – не затми,
не задави, не растопчи, наконец. |
|
Хрупкий желтый
цветок Александра Адуева (Егор Бероев) был
виден с любого места зрительного зала. Не потому,
что зал небольшой. Давала о себе знать забота об
этом цветке, да и юность всегда цветет напоказ. Для
драгоценного камня в мою мозаику “Обыкновенной
истории” был необходим именно Егор Бероев с его
распахнутым взглядом. Кто-то ждал Евгения Миронова,
но не я. Встречи с этим талантливым актером на любой
сцене и на экране богаты и обещают много, но… давняя
девичья влюбленность в Александра Адуева не вынесла
бы этих обещаний, начала бы искать и сравнивать, а
потом зачахла, пряча под подушкой засохший желтый
цветок. Провинция… девятнадцатый век... В глазах
Адуева-Бероева не надо ничего искать, он сам все
предложит и все отдаст. И денег ему не надо взамен.
Ленточку или сережку, если не жалко. Несмотря на всю
явную вневременность этого спектакля, он остался
подарком из девятнадцатого. Разочаровываясь в жизни
постепенно, Адуев все равно не оставит Юлию Тафаеву
(Луиза Хуснутдинова) с особым “вещественным
доказательством невещественных отношений”, при мысли
о котором кто-то отведет взгляд, кто-то хмыкнет. В
конце концов, он не превратится в законченного
негодяя с монетным блеском в глазах, а станет просто
манекеном с прилизанными кудрями и мыслями, и
останется у него от настоящей жизни только боль в
пояснице. С груди перешла… |
|
Отдельное
впечатление оставили сцены с вдовушкой Тафаевой,
задуманные Гончаровым как трагические. И вновь
поклон Егору Бероеву, что они такими получились. Ему
было явно нелегко, потому что образы Адуева и
Тафаевой, которые надо было свести вместе, а потом
развести навсегда, получались в спектакле разными.
Юлия в исполнении Луизы Хуснутдиновой – этакий
брюлловский архетип, ее трагедия родом из
романтизма, делающего извинительные реверансы
классицизму. Это когда не валишься на пол, а
“падаещь ниц” с прекрасным лицом и античными
пропорциями. Весь же спектакль в целом хрестоматийно
должен быть федотовским, от смеха до плача, от
аристократа до вдовушки. И трагедия не валится с
неба, как пепел Везувия, а вползает в души на
сдавленный “анкор, еще анкор”. |
|
В следующий раз я
принесу Вам, дражайший Егор Вадимович, желтый
цветок. Вместо мази с невозможным названием. Мы
здоровы, пока любим. |
|
|
|
